Излишне чистоплотный японец был готов взвыть от мерзкого ощущения, пауки, к которым он с некоторых пор питал отвращение, мерещились ему всюду. Иной раз он вздрагивал, слишком резко отмахиваясь от очередного клока грязи с давно засохшей листвой, неизвестно как здесь оказавшейся, отчего шаткая конструкция лестницы угрожающе пошатывалась и истерично взвизгивала.

– Ты там аккуратней, – не выдержал Генри. – Не хватало, чтобы ты действительно упал.

Задерживаться на площадке третьего этажа они не стали, к тому же лестница на этом не закончилась и продолжила закручиваться дальше. Вверх Кимура уже старался не смотреть, напротив, опустил голову и, с трудом сдерживая брезгливость, шел напролом. Очень многое ему хотелось сказать сейчас британцу, но даже мысль о том, что, открыв рот, он попробует на вкус полугодовой рацион местных восьмилапых обитателей, приводила его в ступор и заставляла отложить возмущения на более удачный момент. Поэтому он недовольно сопел, пыхтел, пока не уперся головой в тяжелый металлический люк.

– Что там? – отозвался снизу Генри и принялся отплевываться. – Ну и мерзость.

Сората повел рукой, смахивая по окружности всю попавшуюся грязь, и попытался скатать ее с пальцев. Перед люком на уровне нормального человеческого роста также оказалась площадка, Сората соскочил на нее и ожесточенно заскреб ладонями о голые кирпичи. Потом вытерся лицом о собственное плечо, оставив липкое кружево на ткани водолазки, и, наконец, решился ответить.

– Люк. Предполагаю на чердак. Мне не открыть, – и сплюнул в сторону ненавистный песок. – Поднимайся.

Макалистер поравнялся с ним, облизал узкой полоской света самого Сорату, ступени и уперся круглым пятном в ребристый металл двери. С краю пошатывался ржавый замок, на поверку чуть ли не рассыпавшийся в руках британца, но сам люк неуверенному напору не поддался.

Что там делал Генри, Сората не следил. Ему за эти от силы четверть часа впечатлений хватило, к тому же он неплохо представлял, сколько трухи посыплется на их головы, когда путь наверх все-таки откроется. И не ошибся.

Люк протяжно скрипнул, и жуткий стон ухнул по узкому лазу вниз. А следом за ним посыпался мусор: щепки, сор и, наверняка, мышиный помет. Сората поморщился, отряхнул волосы и полез следом за британцем. Удушливый, нагретый от крыши воздух дыхнул в лицо.

– Только что мы оповестили всю Академию о нашей проделке. Как думаешь, когда нас постигнет кара замдиректора? – Кимура пытался шутить. Это тоже было его обыденной привычкой – шутить и улыбаться каждый раз, когда сердце сжималось в предчувствии неприятностей. Ну или когда от него просто требовали серьезности.

– Может, не постигнет. Вдруг подумают, что это местное Кентервильское привидение.

– Не поздновато ли привидению громыхать спустя тринадцать лет с открытия «Дзюсан»? – поинтересовался Сората, продолжая скрупулезно стряхивать с себя грязь и отцеплять клоки паутины. Осматриваться он не спешил.

– Думаешь, за время работы Академии никто не пользовался этим люком?

– На чердак есть более цивильный ход. – Японец хмыкнул и, наконец, поднял взгляд. – К тому же ты сам видел замок. Его не трогали лет пятьдесят, не меньше.

Чердак был огромен. Именно так, как и полагалось чердаку в старом английском особняке конца девятнадцатого века. Об этом Кимура вспомнил случайно, когда сумел оценить масштаб строения. Еще в первый год своей работы в «Дзюсан», когда старые боль и апатия уже схлынули, а новые еще не достигли своей вершины, он с увлечением интересовался всем, что могло хотя бы чуть-чуть притупить неприятное чувство в груди. В том числе и историей этого необычного места, о котором практически ничего не было известно.

Само здание давно реконструировали, подогнали под современные требования и нужды учебного заведения, а вот чердак, точнее его ограниченная часть, предстал перед мужчинами почти в первозданном виде.

Через покрытые налетом стекла пробивалось солнце, рисуя сквозь пыль пятнистую тень на полу и предметах. Воздух казался здесь густым, как взболтанная речная вода. Крупные кружева паутины оплетали углы и перекрестья опорных балок, натягивались между давно не нужными никому вещами, сваленными в дальнем углу. Шкафы, сундуки, зеркала в массивных бронзовых рамах безжизненно взирали на гостей своими тусклыми померкшими поверхностями.

Веяло стариной, почти такой же, как в заброшенной церкви, только на чердаке было сухо и легким не хватало воздуха.

Генри шагнул вперед, всколыхнув пласт пыли.

– Лет пятьдесят? – завороженно переспросил британец, глядя куда-то под ноги. Местами ровный слой подергивался хлопьями, казался толще или, напротив, тоньше, так что сквозь серую вуаль отчетливо проглядывались доски пола.

– Если кто-то здесь и был после того, как чердак закрыли, это было очень давно. – Кимура разгадал ход его мыслей и осторожно продвинулся вперед. Было душно, и грязная кожа на лице и обнаженных участках рук тут же покрылась пылью и влажными дорожками пота.

Если Генри и планировал найти здесь следы своей сестры, то он глубоко ошибся.

– Лучше вернуться, пока нас не хватились, – холодок пробежался у Кимуры по шее, и он оглянулся. Но, разумеется, позади никого не было, а глухо застекленные окна не пропускали воздух. Сквозняка быть не могло.

– Раз мы здесь, давай хотя бы посмотрим, – возбужденно ответил Генри, проходя дальше. Его словно что-то манило вперед. На чердаке действительно было что посмотреть, но Сората не разделял его восторга.

– Любопытство кошку сгубило, Макалистер.

– Да ладно тебе. Разве не любопытство завело тебя в храм?

– Нет, – ответил Сората слишком резко и замолчал. Обсуждать этот неприятный эпизод ему совершенно не хотелось и вовсе не потому, что он боялся или стыдился его. Просто намного проще было представить, будто ничего не произошло.

К облегчению японца, Генри продолжать разговор не стал. Он увлеченно осматривался, касался старинной мебели кончиками пальцев, словно боясь повредить, заглядывал в ящики и шкатулки, откинул массивную крышку сундука и, разумеется, поднял столб пыли, закашлялся, чем усугубил ситуацию еще сильнее. Сората невольно закрыл рот ладонью и, подойдя ближе, заглянул в сундук.

Внутри было почти чисто. На фоне поблекших мертвых красок заброшенности атласная черная ткань с богатой вышивкой казалась настолько яркой, что резала взгляд.

– Что это? – поинтересовался Генри.

– Кимоно. – Японец восхищенно коснулся ткани. – Куда качественней, чем тот реквизит, в который нас наряжала Асикага.

Кимура не был экспертом в тканях, но чтобы почувствовать разницу, им быть и не требовалось. Он присвистнул, вытаскивая наряд на свет и расправляя. Что-то выпало из ласково шелестящих складок и глухо шлепнулось на пол. Генри наклонился, чтобы поднять.

– Ручная работа, – выдохнул Сората, проводя пальцами по сплетению разноцветных нитей. – Это так странно. Откуда здесь взялось кимоно, если дом принадлежал английскому аристократу?

В руках Макалистера оказалась продолговатая лакированная шкатулка, украшенная традиционной японской гравюрой. Углы крышки, обклеенные тканью, от времени слегка обтрепались, а замочек, украшенный кисточкой, сломался. Генри не слышал Сорату, уши заложило, словно в самолете. Он провел рукой по чуть рельефной росписи, стирая остатки застарелой грязи, и приоткрыл крышку.

– Мама… мама ведь не придет больше? – по-детски звонкий голосок прорезал ватную тишину. Хриплые ноты из старой музыкальной шкатулки вторили ему незнакомой и незамысловатой мелодией. Макалистер обернулся, но вокруг никого не было.

Послышался всхлип, словно ребенок собирался расплакаться:

– Она больше не любит меня?

– Дитя, ты здесь совсем одна? – по-картонному ласковые интонации ответившего мужского голоса показались Генри смутно знакомыми.

– Мама уехала, она оставила меня, – снова всхлип. – Вдруг она больше не вернется? Мне страшно.

– Не бойся, дитя, мама обязательно придет.