Но в связи с замечательными победами русского оружия тосковать лично мне совсем не хотелось, и я — очевидно сдуру — ознакомил собравшихся с концепцией "белого медведя". А затем — и "медведя бурого", правда второй — за неимением более подходящих компонентов — состоял из всё того же шампанского и коньяка…
Когда наутро я открыл глаза, добрая супруга уже стояла у кровати и протягивала мне пару таблеток аспирина и стакан сельтерской:
— Глотай, чудо ты мое гороховое. Негоже знаменитому поэту и композитору появляться перед почитателями в столь недостойном виде…
— Спасибо, солнышко… какому композитору?
— Глотнул? Сейчас кофе налью, тут ведь рассола ни за какие деньги не найти. Как голова?
— Раскалывается… ты знаешь, я сдуру научил лётчиков "бурому медведю"…
— Да мне уже все про тебя рассказали. И про медведей, и про песни твои…
После залпом выпитой кружки крепкого кофе голове стало полегче:
— Какие песни?
— Какие-какие… про немецкого летчика — захихикала жена. — Или ты так напился, что вообще ничего не помнишь?
После этих слов я кое-что вспомнил. "Бурый медведь" во французском исполнении оказывается резко раскрывает скрытые таланты — у меня сразу и слух прорезался, и голос стал почти как у Карузо. Да и поэтический дар появился — куда там какому-нибудь Петрарке! Вот правда как прорезался — так и зарезался обратно, но почитатели моего таланта успели записать услышанное, и даже поделились зафиксированной на бумаге "высокой поэзией" с Камиллой (скорее всего, чтобы она меня не очень уж угнетала за перепитие).
А я видимо расстроился, слушая заунывные напевы (именуемые романсами), вспомнил детство золотое — и бабушку, которая, радостно смеясь, слушала какую-то бредовую песню. Песня была про лётчиков — на мой недоуменный вопрос она сказала, что во времена ее студенчества песня эта была очень популярна. Позже, на каком-то паблике, стилизовавшем под старину всё подряд ("Дореволюционный советник", что-ли…) увидел альтернативный вариант, который и всплыл в моей пьяной голове.
Ну, хоть не Высоцкий…
— Это я написал?
— Нет, это написал поручик Лисицын! а ты это пел. Причем — играя на мандолине, а я этого не видела! Век себе не прощу: мой муж играл на мандолине, пел песни так, что все в восторге — а я в какой-то лаборатории определяла проценты серы в вонючей нефти! И пропустила славный момент, когда любимый супруг публично орал непристойности — ужас!
— Какие непристойности? — я с интересом стал читать дальше:
— Ну и что тут неприличного? Разве что слегка преувеличено насчет объёма отложенного… — несколько смущённо прокомментировал я прочитанное.
— А дальше? Хотя с кем я о приличиях разговариваю — с человеком, который практически на каторге родился и вырос. А мне, между прочим, перед свадьбой об этом не сказал! — и Камилла показала мне язык.
Дочитывая текст, я покраснел — жёнам такое творчество демонстрировать не стоит… Но Камилла, глядя на меня, рассмеялась:
— Не красней. Я только радуюсь узнав наверное, что мой муж даже напившись никаких непристойностей себе не позволяет. Ладно, собирайся, домой летим. Я закончила, тут в перегонную колонну по ошибке поставили луженую трубу вместо никелированной. Летчики уже и баки подвесные на нашу "Пчёлку" поставили.
— Зачем?
— Через Берлин полетим, так быстрее. Через два часа будем в Амстердаме, а еще через три — уже в Лодзи. Они говорят, что сейчас и ветер попутный, и германец все равно на четыре километра подняться не может…
— А если что-то с моторами случится?
— Тогда, конечно, над ледяным морем будет безопаснее. Собирайся, менестрель ты мой недоделанный!
Глава 46
То, что мы довольно спокойно вернулись домой, было огромной удачей. Сама по себе идея лететь над Берлином была идиотской. Я догадывался, что немцы должны были озаботиться хотя бы зенитной артиллерией, но полагал, что её разместят ближе к фронтам — чуть позже мы получили информацию, что по "Пчёлке" с "Осами" немцы лупили из полутора сотен стволов, а их пушка в семьдесят семь миллиметров плюётся шрапнелью куда как выше наших трёх километров (на четырёх начиналось обледенение). Слава Богу, меткую зенитную стрельбу германцы пока ещё не освоили…
По возвращении в Россию я, в очередной раз, убедился, что ни один, самый тщательно выверенный план не выдерживает проверки реальностью. Кого-кого, а итальянцев в этой войне — не только я, но и девять десятых политиков и генералов союзных держав — искренне принимали за клоунов. Захватив в первую же неделю войны Корсику и полуокружив Ниццу, "наследники Рима" уже полгода не продвигались вперёд ни на шаг, несмотря на огромные усилия.
Но… С массовым производством моторов с водяным охлаждением интерес к "тайне русского чугуна" сильно упал, и, было похоже, никому до сих пор не удалось раскрыть секрета технологии его производства. Итальянцы же поступили проще: они, как оказалось, уже больше года скупали старенькие "Мустанги" в Америке, которые стоили на вторичном рынке в пределах сотни долларов. Да, чугуна они таким образом "добыли" немного, порядка сотни-другой тонн — но ещё до войны в "Пьяцца-Бадольо" освоили производство чугунных гильз для алюминиевых моторов. У них первых появился мотор воздушного охлаждения в двести семьдесят сил, а следом — и самолёт, способный летать со скоростью свыше двухсот километров в час. Сильно "свыше": согласно публикациям французских газет и двести пятьдесят были для него отнюдь не пределом. К тому же итальянские конструктора оснастили самолёт вполне работающим синхронизатором стрельбы: на "Триполитанию" штатно ставили два пулемёта, стрелявших через винт.
Сам по себе этот самолёт проблемой не был, те же "Осы" могли порвать его как пресловутый Тузик ни в чем не повинную грелку. Проблемой было то, что неклоуны из "Пьяцца-Бадольо" умудрялись делать этих самолётов штук по восемь-девять в сутки — и половину продавали немцам. А ещё, вдобавок, и моторов штук по двадцать. И пусть из этого количества в Германию отправлялось всего по три-четыре, но некий Антон Фоккер за счёт этого собирал по три-четыре маленьких, но весьма шустрых самолёта-истребителя. "Осы", при всём старании, хорошо если по штуке в неделю могли делаться. Моторов для них было сколько хочешь — как говорится, "хоть жопой жри". С большим запасом. Вот только на голом моторе — не взлетишь…
Правительство теперь на вооружения денег не жалело, и продукция заработавших наконец патронных фабрик имени инженера Чаева нашла своего благодарного потребителя. А вернувший уже "с пенсии" Варшавин организовал в Старом Осколе литьё снарядных корпусов в таких масштабах, что их доделкой занимались ещё с полсотни русских компаний. От маленьких, выпускавших в день буквально пару сотен снарядов, до огромных, производивших снаряды десятками тысяч. Разве что для "моих" пушек снаряды производились на моих же заводах.