В поезде Петр Григорьевич почти сразу уснул, а я все сидел и думал. Думал, думал… Где-то далеко за полночь мой спутник проснулся, подскочил, озираясь, потом вспомнил где он и с кем он:
— Саша… извините, Александр Владимирович, а что делать-то нужно будет?
— Саша, мы теперь считай братья, так что зови меня Саша. А делать нужно будет очень много разного, просто не в два ночи об этом рассказывать. Давай все же поспим…
— Не смогу я спать — печально сообщил мой несостоявшийся родственник.
— И я не смогу, но надо. Поэтому мы сейчас с тобой кое-то съедим и уснем — я протянул ему захваченную на всякий случай таблетку мелаксена. — А завтра проснемся и займемся делами…
Ночью мне приснилась Камилла. Такая, какой она была… такой, какой она бы была сейчас. Я ей рассказывал, чем мы будем заниматься с ее братом, что и в какой последовательности я буду изобретать. Камилла слушала все это с привычной чуть ехидной улыбкой — а когда я вроде закончил рассказ, вдруг спросила: — А тебе зачем?
Глава 3
Не сказать, что жизнь у Василисы Голопузовой была очень тяжелой. Нормальная была жизнь. Конечно, когда родители померли — худо было пришлось, да, слава Богу, нашлись люди добрые, помогли. И пуще всех помогла тетка Дарья — хоть и не родная была, а вдова материного брата. Поначалу — просто приютила да подкормила, а потом и место нашла неплохое.
Немцы в Сарепте жили солидно, богато. И устроиться к ним горничной — большая удача. Тетка одну семью — херра Майера — обшивала, точнее дочь их, гимназистку, и договорилась о том, что племянницу ее возьмут Майеры к себе на домашние работы. Правда немцы к русским относились примерно так же как и к скотине своей: кормили и следили за тем, чтобы не болели. Хотя скотину все же кормили сытнее. Да и в отличие от тех же русских кулаков и сами от работы не отлынивали, было у них чему поучиться. Вприглядку — русских батраков к "механизмам" не допускали. Впрочем, зачем горничной механизмы?
А вот готовить — сами учили, и учили неплохо, хотя Василису — тоже "вприглядку". Потому как и сами ели то, что слуги сготовят. И за столом прислуживать учили — чтобы перед гостями за неумелых слуг не краснеть, и Василисе как раз выпало попасть во вторую категорию "учеников". Так что жизнь в Сарепте у Василисы была хорошая. Только уж очень много работы было — зато не голодно.
Но все хорошее когда-нибудь, да заканчивается. Решила хозяйка, что девица уж слишком подросла — как бы не начала головы кружить хорошим немецким мальчикам. На этом работа и закончилась. Пришлось снова к тетке Дарье идти — прочая-то родня кормить "чужую дармоедку" не собиралась. И тут плохо все получаться стало: путь от Сарепты до Царицыне не близкий, все ноги босые стопчешь пока эти двадцать пять верст пройдешь — летом-то не страшно, а нынче-то ночами бывает и лужи ледком затягиваются.
Да опять не забыл Господь рабу свою: тетка в тот же день перевезла Василису в дом к хозяину своему, там ее вымыли в горячей воде с мылом, в кровать с периной уложили, и пилюльки всякие кушать давали. И не только пилюльки: Дарья-то на хозяина и готовила, так что и Ваське вкусного перепадало от пуза.
А тетка и вовсе обрадовалась. Сказала, что будет теперь Василиса у хорошего господина работать, заботливого. Только надо уж очень хорошо работать, ну да работы Василиса не боялась.
Барин на работу Василису взял, хотя велел тетке за Василисой смотреть пока и помогать. Без помощи-то поначалу и не получится: все небось заморское, все узнавать еще придется. Один нужник чего стоит!
Хотя — может и не придется. Барин-то и вовсе в другой дом съезжать решил. Утром все на телеги сложили, мужики уехали. А барин на дверь доску медную, синим выкрашенную и с буквами золотыми приделал. Красивую! Не иначе, как постоялый двор для прочих бар решил устроить. Буквы — золотые которые по синеве — вроде понятные. А слова — понятные не все. Но, видать, барин и впрямь миллионщик какой — такую доску дорогую повесил, а через неделю уже менять придется. Зато такой может и денежкой одарить…
Своя денежка была заветной мечтой Василисы Голопузовой: за два года работы в Сарепте получила она от хозяев восемь с половиной копеек. А платок расписной, что продавался на ярмарке, стоил пятнадцать.
Миллионы зарабатывать особой нужды не было — то есть они нужны были, эти миллионы, но не срочно. На сытую жизнь хватает — и хорошо. А что такое — сытая жизнь? Это не когда на столе "хлеба ситного от пуза", а когда это ситный — всего лишь привычное дополнение к супу, котлеткам с гарниром… когда есть что одеть и обуть, думая лишь о погоде, когда скучным осенним вечером можно просто щелкнуть выключателем и, усевшись в удобном кресле, можно почитать интересную книжку — время от времени хрумкая чипсом со вкусом чипса, идентичного натуральному…
Машка с огромным интересом занялась прокаткой и огневой полировкой огромных — аршин на полтора — стекол для окон в выстроенной рядом с домом стекольной мастерской. Землебитной, конечно, а "прокатный стан" был изготовлен на заводике Барро — причем Павел Никитич был искренне убежден, что делает какой-то очень крупноформатный офортный станок. А как же иначе-то? Ведь Александр Волков не только буквы в книжках пишет, он еще и картинки рисует замечательные — так как же ему без офортного станка-то?
В середине сентября были открыты сразу две "пончиковые" — на вокзале в Царицыне и на вокзале в Саратове. Когда знаешь, к кому и с чем подойти… в Саратове хватило новенькой книжки с автографом "автора" для дочери начальника вокзала. А десять процентов от прибыли — это мелочь: как правильно эту прибыль считать, я хорошо уже знал. И еще хорошо знал, как ее получать…
Строительство "механического завода" началось в последние дни сентября — как раз после пуска заводика цементного. С печкой "конструкции Николая Волкова" — то есть точно такой же, какую в свое время дед в Ерзовке поставил. Как раз пончиковые павильоны денег и давали столько, чтобы за перевозку этого цемента (а так же песка и камней) на стройку платить. Ну а оборудование "завода" я уже один раз покупал — в Ростове, у "парижских владельцев" — только на этот раз станков удалось купить целых пять, потому что на "распродажу" я прибежал первым и купил сразу всё. Ну а так как мой "завод" из себя представлял всего лишь большой каменный сарай двенадцать на пятьдесят метров, в ноябре в нем уже и работа началась.
Рабочих было немного: кроме Васи Никанорова и Оли Мироновой еще человек двадцать, причем половина из них были вообще плотниками. Опыт — штука великая, и на основании этого опыта "зимний транспорт" претерпел некоторые изменения: теперь "трактор" формой и размером напоминал автобус Павловского завода — или сарай на колесиках. На деревянной раме, собираемой этими самыми плотниками из дубовых и сосновых двухдюймовых досок, а мотор… мотор сразу ставился четырехцилиндровый. Цилиндры — "квадраты" сто сорок на сто сорок миллиметров, два с лишним литра каждый, изнутри "вымазанные" свинцовистой бронзой. Поршни — с бронзовыми (но уже из марганцевистой бронзы) кольцами, картер — литой чугунный (Поль Барро был счастлив потоку заказов).
За месяц таких моторов вышло изготовить целых четыре штуки — и четыре "сарая" к середине декабря приготовились таскать ценные грузы по Волге. Немного по сравнению с "прошлым разом" — вот только каждый "сарай" теперь должен был тащить пять саней-"вагонов" грузоподъемностью по десять тонн. Грузы к перевозке принимала "Компания зимних перевозок Волкова и Синицына", в которой Петя Синицын и заправлял, и принимала неплохо — в сутки благодаря "сараям на колесиках" денежки в карманах прибывало по полторы тысячи с каждого. А число их ровно так же каждую неделю увеличивалось…