Снова во врагов летят гранаты, но поток все не кончается. Э-э-х, где же вы, «Горынычи»? Сейчас бы сюда вас, да ракетами выжечь всех этих бешеных псов. Что вместо этого? Атака за атакой…
– Ваше благородие, ваше благородие, за что это нам?!
Оторвавшись от стереотрубы, я слышу возгласы Корсакова, отчаянно пытающегося остановить двух солдат, ведущих связанную Тимею. Это он зря бучу поднимать вздумал. На Корсакова моментально навис непримечательного, но грозного вида человек в кожаной куртке. Батюшки-святы. Вот и к нам сюда ВЧК пожаловала. Один из ее сотрудников быстро и исчерпывающе ответил на вопрос нашего фейерверкера:
– За шпионаж… А тебе какое дело? Или ты с ней заодно?
– Я?.. – Корсаков осекся и переменился в лице, отступая назад. – Не-е-е-т! Нет, ваше благородие! Мне эта (пи!) сразу не понравилась!..
Пропуская мимо ушей поток оправданий, чекист коротко бросил конвойным, указывая на Корсакова: «Этого тоже!» Затем направился… ко мне! Неужели и меня на допрос с пристрастием поведут?
– Подпоручик Власов?
– Да, это я.
– Вам письмо…
У-у-х. Обошлось.
Я проводил взглядом уходящую вдаль контрреволюционную «тройку», ведущую под конвоем Тимею и Корсакова. Что с ними будет? Венгерку с великой долей вероятности расстреляют, а ее «сожителя», если никто не вступится, в лучшем случае ждет штрафбат. Именно так. А вы думаете, что только летом сорок второго товарищ Сталин приказ номер двести двадцать семь подписал, более известный как «Ни шагу назад!»? И в нынешней войне подобные приказы еще как практикуются. Притом начало положил тоже руководитель страны, подписавший высочайший указ о том, что все сдавшиеся в плен военнослужащие будут после окончания войны отданы под суд, лишены земельных наделов и бессрочно высланы в Сибирь. Следом за царем потянулись командующие фронтами. Тот же Брусилов, еще командуя восьмой армией, вполне реально приказывал:
«…Кроме того, сзади надо иметь особо надежных людей и пулеметы, чтобы, если понадобится, заставить идти вперед и слабодушных. Не следует задумываться перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад или, что еще хуже, сдаться противнику. Все, кто видит, что целая часть (рота и больше) сдается, должны совершенно уничтожить их…»
Сказано – сделано. Появились на фронте специальные пулеметно-артиллерийские команды и заградотряды из конных казаков и жандармерии. А там и до штрафбатов дошло, оборонявших во время Великого отступления Перемышль, Ковно, Брест-Литовск. Жестоко? Да. Но такие драконовские меры дали результат, замеченный даже немцами [148] .
Конечно, делу это в известной мне истории не помогло. А в этой? Есть штрафбаты, и еще какие, но я лично пока ни одного не видел…
Вспомнил про письмо. Разломив сургучную печать и развернув сложенный пополам лист, я прочитал всего пару строк:
«Крепись, Михаил Иванович. В тылу скоро закончим и фронту поможем. Припасли еще несколько футур-сюрпризов.
С краткостью он себе не изменяет. Лучше бы один из упомянутых сюрпрызов сюда прислал, а не письмо. Парочку «Горынычей» хотя бы, раз артиллерии тю-тю. Или наши «форточники» приготовили какую-нибудь супермегасекретную и сверхмощную «Звезду Смерти» и прямо сейчас выводят ее на околоземную орбиту, чтобы в самую ответственную минуту жахнуть по Берлину? А может, с Дартом Вейдером договорились о поставке световых мечей на нужды армии и инструкторов-ситхов. Или бластеры нового поколения закупили у Галактической империи?
«Помечтай. Мечтать не вредно», – вдруг раздался в голове ехидный голос Мишки Власова. Этого только не хватало. Опять у меня «раздвоение личности» началось. И ведь не вышвырнешь этого пакостника вон из тела, держится, гаденыш, не сдается, проделку очередную готовит. А вот мы не дадим пакостить.
«И помечтаю, – мысленно ответил я ему. – Вдруг исполнится?»
«Не исполнится».
«Откуда знаешь?»
«Знаю».
«Ну и иди в задницу, знаток хренов!..»
Я мотнул головой, представляя себе, как Мишку хватают Чубакка и Хан Соло и тащат его в «Тысячелетний сокол». А знаете, помогло! Замолчал фулюган. Надолго ли? Все равно поделом. Знает он. Во «Что? Где? Когда?» играть не пробовал? «Внимание, вопрос (гонг!): чем именно „форточники“ смогут в очередной раз помочь Юго-Западному фронту, когда на Северо-Западном все еще идет очередная малая окопная война, а на Кавказском фронте войска Юденича не торопятся брать Эрзерум и Константинополь? Время (пи-и-и-п!)». Вот и решайте, господин Власов, эту задачу, а я не собираюсь. Зачем? Просто дождусь этой помощи, а пока гляжу в стереотрубу, наблюдая за тем, как очередной поток берсерков откатился назад, скрываясь во все еще не развеявшемся желтом газовом облаке. Бой затихает. В окопах туда-сюда снует черноволосый, чем-то смахивающий на болгарина генерал с адъютантами и раздает солдатам «Георгии». Знакомое лицо… Точно – это болгарин, командующий третьей армией Радко-Дмитриев.
Вскоре и до меня очередь дошла.
– Так вот, значит, каков он, юный герой двадцатого корпуса. Наслышан, наслышан. Как вам служба здесь, в Карпатах, господин подпоручик? – Генерал не мог скрыть улыбки при виде подростка, волею случая оказавшегося в нынешнем своем положении и уже с вечной печатью войны на лице. А если прибавить и то, что ввиду начала переходного возраста у Мишки Власова появились прыщи, то выглядит он сейчас как покрытое красными отметинами пугало. Но пугалу все же нужно отвечать на вопрос командования.
– Вполне приемлемо, ваше превосходительство. Служить и воевать можно. Не хватает лишь самую малость…
– Чего именно?
Я болтун. Нет, хуже – я суперболтун. Начал говорить о необходимости создания на фронте ни много ни мало ударных частей. Простите меня великодушно, господин Плеве, за то, что отнимаю у вас эту пальму первенства [149] .
Командующий слушал не перебивая, а затем, сухо поблагодарив, распорядился подписать соответствующий приказ уже по всей вверенной ему третьей армии, заодно внеся мое имя в списки кандидатов на награждение офицерским «Георгием». Интересно, а в анналах нынешней истории в качестве первооткрывателя ударничества я окажусь или генерал? Разницы никакой. Маховик перемен давно уже даже не крутится, а бешено вращается пропеллером. Единственное, что мне остается, так это не попасть под его лопасти, мысленно ответив на письмо Садовского одним коротким словом: «Жду!»
Глава 17
– Новопреставленных рабов божьих, православных воинов, за веру, царя и отечество на поле брани живот свой положивших: Никиту, Ивана, Кондрата, Александра… и их же имена ты, господи, вели в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтет и нас всех помилуй и спасе, яко благ и человеколюбец…
Под неумолкающий грохот снарядов военный священник дочитал отходную молитву, а солдаты с лопатами в руках старательно заровняли могильный холмик. Из обтесанных кольев в чужую карпатскую землю воткнулся скромный деревянный крест, на котором полагалось бы чернильным карандашом написать имена всех погибших бойцов. Но погибших было слишком много, поэтому не написали ничего.
Тут же замелькали руки, осенявшие себя крестным знамением, и все участники похорон молча начали расходиться.
Отошел от могилы и я, чтобы немедленно вернуться к казачкам. Стою спокойно перед строем, а у самого душу, как ножом, режут строки Владимира Семеновича:
И пойти со мной готовы двадцать казаков – это все, что осталось от сотни после боев, длившихся уже пятые сутки. Человеку несведущему такая картина может показаться нелепой: два неполных взвода готовы выполнять приказы пусть и бывалого, но все же юного подпоручика, в одночасье ставшего командиром сотни, после того как прежнее командование просто оказалось не в состоянии выполнять свои обязанности. Нет, наш «бешеный барон» не погиб, но бешеным действительно сделался. Причем в самом прямом смысле этого слова. С ума сошел Роман Федорович. В один прекрасный момент кинулся с шашкой на Добротина, а затем, когда оттащили, скрутили и шашку отобрали, начал хрипло исторгать из себя жуткий винегрет из русского, немецкого и монгольского языков. Пришлось отправить больного в тыл на излечение, а самому, невзирая на все еще не до конца зажившую руку, принимать командование в исключительно сложных условиях.