В октябре, когда я вернулся домой окончательно (по крайней мере на этот год), расходы у меня превысили доходы. Мышка тут же организовала мне кредит из собственного банка — но то, что своих денег уже не хватает, было очень неприятно. Хотя и понятно: война — штука дорогая, а ведь я финансировал ее из собственного кармана. Но есть еще более дорогая штука — мир. Для того, чтобы освоение сельхозугодий на Амуре, той же Курганщине или, скажем, в Акмолинской области хоть немного окупалось, нужно было построить в тех местах по крайней мере ремонтные заводы. И если с землями южнее Кургана было ясно: завод надо в Кургане и ставить, то что делать с Приамурьем или наделами в Семипалатинской области? "Ближайших городов" там и вовсе нет…
В конце октября мы подбили итоги сельскохозяйственного года. И итоги эти порадовали: не только очень хороший урожай зерновых удалось собрать, но и с овощами получилось более чем неплохо. Причем наибольшие урожаи капусты и морковки были собраны от Тульской до Могилевской губерний, а небольшое имение, приобретенное в районе Острова на Псковщине дало урожай картошки, удививший даже меня: с каждой из ста двадцати десятин было собрано по шестьдесят тонн. Надо бы еще земли на Псковщине подкупить… только откуда-то денег добыть для этого необходимо.
Деньги-деньги… это уже патологией какой-то становится. В конце-то концов, Россию от революции я спас. Японцам не то что не проиграли войну, а вообще Хоккайдо у них отъели. Что, кроме меня в России и нет никого, кто ее вперед двигает? В конце-то концов если моя промышленная империя оценивается в полмиллиарда рублей, почему я все еще живу в квартире на втором этаже? В провинциальном купеческом городишке на задворках Империи, а не в замке на Ривьере?
Да и Мышка заслуживала большего — по крайней мере счастливой спокойной жизни, а не бдения над учетными книгами по двенадцать часов в сутки. Да и Камилле стоило отдохнуть, а не нюхать вонючие реактивы в лаборатории. Машке тоже нечего стоять днями у горячих печей… кого еще забыл?
Эти мысли буквально обуревали меня, после того как Мышка, чмокнув меня, сонного, в щеку, сообщила что восьмичасовым поездом убывает на неделю в Ярославль и Кострому — какие-то проблемы с местными отделениями банка. Пока я поднялся, она уже убежала, и я, злой и невыспавшийся, отправился на кухню — единственной островок стабильности в окружающем мире. Пирожки, как и всегда, стояли в корзинке посреди стола, а Дарья уже наливала мне чай.
Я сел за стол, молча взял пирожок и вцепился в него зубами. Не повернулся, даже когда в кухню вошла Камилла — эка невидаль!
— Ну и чего ты сидишь такой надутый? Сердишься, что жена так срочно уехала? Так она не виновата, что в Ярославле управляющий помер и документ о передаче дел больше подписывать некому. Не сердись, возьми лучше вот этот пирог — Дарья новый придумала, с белыми грибами в молоке, специально, говорит, для Марии Иннокентьевны, мне тоже очень нравится.
— Камилла, а ты вот скажи: что ты больше всего сейчас от жизни хочешь? Точнее, не сейчас, что прямо сейчас, а вообще?
— Вообще… — Камилла закрыла глаза, покрутила головой и, проглотив кусок, уточнила: — вообще-вообще?
— Да. Совсем вообще. Например, остров в океане, чтобы сидеть на берегу и слушать шум прибоя…
— Я поняла. Остров — это хорошо, ты остров купи — в Греции где-нибудь. Мы туда будем иногда ездить, сидеть и слушать. И есть Дарьины пирожки. Остров — он не помешает. Но если совсем вообще — я тебе сейчас скажу, только ты не смейся. Я хочу, чтобы даже внуки мои — если они будут — шли по улице — и все люди смотрели на них с уважением и говорили друг другу: смотри, это внук той самой Камиллы Луховицкой, которая… Только я еще не придумала, которая что. Которая открыла что-то, изобрела что-то такое, что сделало всех людей счастливыми.
— Ну ты и сейчас столько всего наоткрывала и напридумывала, столько людей сделала счастливыми, что и не сосчитать.
— Сосчитать. Стрептоцидом на войне излечили восемьсот сорок шесть раненых солдат, — глядя на мои непроизвольно расширившиеся глаза, Камилла тихонько прыснула в кулачок. — Я не следила, просто мне из Петербурга прислали последнюю работу Преображенского по исследованию физической антисептики, которую на Нобелевскую премию выдвинули. А он там про стрептоцид мой много написал, я ему еще в прошлом году отписывала по нему. Он в письме интересовался. Вот только стрептоцид этот придумал ты, я только сделала. И все остальное ведь ты же придумывал… хотя нет, я тоже кое-что сама придумала. Мыло "Камилла"… и снова мыло, видно кроме мыла я сама и придумать ничего не могу.
— Какое мыло?
— Вшивое, мыло ДДТ.
— Вот видишь! И вшей, кстати, в губернии — да и не только в губернии, много где — извели. Я слышал, армия заказала на этот год пятьсот тонн этого мыла?
— Да. Теперь, вместо того, чтобы придумывать что-то очень важное, я половину времени трачу на то, чтобы ДДТ был только тот, который сам разлагается. Вот вроде все всем понятно, что и как делать — а через день фабрика выдает сплошную грязь. Ты знаешь, иногда мне кажется, что мы придумали слишком много нового, ты придумал. Очень хорошего нового, но людей, которые это новое понять могут — мало, и теперь мы сами все это должны и обслуживать. Людей грамотных нет. То есть есть, но мало: весной и летом у нас химиков из Петербурга и Казани девять человек работать пришло, но четверо у Филиппа сейчас работают — а ему девять человек нужно, трое — у Лебедева — а резинщикам дюжину инженеров не хватает. Двое еще на заводе крекинга работают — а должно работать шестнадцать. Где людей взять? Антоневич из Москвы всех к себе гребет — и ругательные письма мне пишет, что я ему людей не даю. А где я их возьму? Рожу?
— Вот последняя мысль у тебя правильная. Роди, отдохни годик. Заводы наши как-никак, а работают, денежку приносят. Ну поменьше денежек принесут — нам все равно хватит. Ты в главном права: мы не можем заниматься всем сразу. А если людей нет — придется подождать пока появятся. Рабочих обучим, с университетами договоримся, чтобы именно для нас студентов подготовили. Мы уже много сделали — и можно немного передохнуть. С голодом и саранчой справились, войну вон выиграли — теперь пусть другие вперед прогресс толкают…
— Да ну тебя! Я думала, ты серьезно…
— Я серьезно. А насчет острова в Греции мне предложение понравилось.
Мышка вернулась через неделю, и вернулась она очень расстроенная:
— Сплошные невежды работают! По городу распустили слухи, что со смертью управляющего Городской банк остановит на полгода выплаты по вкладам, и все бросились вклады снимать. Наличности не хватило, пришлось специально привезти из Москвы, на это три дня ушло — а из-за этого паника еще сильнее поднялась. Так что на полтора миллиона банк опустел, но хуже то, что и в других городах слух распространиться успел. В общем, выдали вкладов на восемь с лишним миллионов, поэтому с кредитами на новые заводы придется очень сильно подождать…
— На сколько подождать?
— Водянинов подсчитал, что теперь до весны нам нужно держать в отделениях миллионов двадцать наличности, говорит, что иначе в случае чего и под банкротство попасть недолго. По текущим расходам сам у него спроси, он обещал на днях все расчеты подготовить. По текущим поступлениям выходит, что до марта можешь только новой выручкой пользоваться — из которой я, как сказала, двадцать миллионов временно изыму. У нас же кредитов роздано на семьдесят миллионов, свободных денег вовсе нет.
— А в других банках кредиты перезаложить?
— Считала уже, потеряем до десяти процентов. А ты без кредитов сейчас никак не справишься?
— Справлюсь, солнышко, справлюсь. Вот завод стекольный новый запустим — и справлюсь.
Стекольный завод запустили в ноябре. Три недели ушло на отладку всех технологических участков, и в последнюю неделю ноября по новой, только что отстроенной дороге завод стал отгружать по триста тонн оконных стекол. Забавно, что в Германию стекло отправлялось в основном морем — через Ригу. Во Францию тоже морем, но это и понятно, а в Германию ведь через Варшаву посуху было возить ближе. Я удивлялся "сумрачному тевтонскому гению" до самого Нового года — пока не узнал, что германская компания "Вольфганг Шульц АГ" восемьдесят процентов товара тут же перепродает англичанам.