– Газеты могут говорить как угодно, – вмешалась в разговор Варвара Дмитриевна, – а вот что нам обещает на будущее мадам Тэб: «В настоящем году предстоят великие потрясения и великие победы. Будут явления кошмарные и светлые. Война кончится между мартом – июлем. Англия избежит благодаря войне крупных внутренних осложнений. Она выполнит великую роль в спасении других и будет спасена сама. Тройственное согласие пожнет пышные плоды. Будущее Англии блестяще. Далеко вперед уйдет Россия. Возродится из пепла Польша. Турция будет стерта с лица земли. Здание Порты превратится в обломки. Общероссийский мир еще не близок. Три четверти предстоящего года будут кровавыми для Франции, а последняя закончится европейским миром…» Мишенька, а что ты об этом думаешь?

– Я думаю, разбить сначала нужно турок, они самые слабые, – ответил я. – После – австрияков, а дальше уже и до германцев очередь дойдет.

– Стратег он у тебя, однако, – вместе с Анатолием Павловичем и Игорем рассмеялись все, а после и сам Рублевский-старший решил провести мне еще один «экзамен».

– Ну а когда война закончится, чем тогда займешься?

– Стану изобретателем. – Это слово я хотел произнести по слогам, но передумал – тут за столом обстановка такая, что можно вести себя более свободно.

– Вот как? – удивился Анатолий Павлович. – Интересно, интересно. И что же будешь изобретать, если не секрет?

– Машину времени…

Напрасно я про машину времени сказал. Начались новые расспросы…

Много всего тогда я наговорил нужного и не слишком нужного. Даже под аккомпанементы рояля спел с Рублевским мною немного переделанный и адаптированный для нынешней эпохи советский хит из семидесятых про автомобили, которые «буквально все заполонили». Рублевские в долгу не остались, песню заучили, и вскоре последовал ответный шаг.

– Игорь, а давай к Владимиру Алексеевичу в гости напросимся, – неожиданно предложил Анатолий Павлович. – Неплохо время проведем и заодно уникума нашего ему покажем.

– Примет ли? – с некоторым недоверием спросил Рублевский-младший.

– Примет, – уверил его Рублевский-старший. – Ради такого случая непременно примет.

Поначалу к предложению погостить у некоего Владимира Алексеевича, живущего по соседству этажом выше, я отнесся без особого энтузиазма. Но когда узнал, в чьей именно квартире мне предстоит побывать и кто ее хозяин, то был готов носить все семейство Рублевских на руках. За встречу с этим человеком любой маститый журналист, не говоря уже про скромного корреспондента районной газеты, с легкостью отдаст если не все, то очень многое. Исключительно полезная и уникальная получилась бы встреча. И это сущая правда.

Мое сердце бешено колотилось, когда я вместе с Рублевскими пересек порог квартиры номер десять, где обстановка не менялась годами. Все та же передняя с незамысловатыми цветастыми обоями, большой желтый диван (на нем любил сидеть Толстой), рядом чугунная «чеховская» подставка для тростей и зонтов, на гвоздике висит завязанная в узел кочерга, а рядом другая целая. По полу ходят две собаки, не мешая свернувшемуся в углу коту; на кухне слышен голос Марии Ивановны; личный секретарь Морозов говорит с кем-то по телефону, а у себя в кабинете сидит сам хозяин квартиры – «король репортеров» и «пуп Москвы» Владимир Алексеевич Гиляровский! Спасибо вам, Рублевские! От чистого сердца огромное журналистское спасибо за эту встречу!..

Гляжу на него, а у самого сердце готово вырваться из груди. Время не щадило Гиляя. Грузный, похожий на гоголевского Тараса Бульбу, старик по старой привычке писал что-то на листе бумаги на подоконнике, напевая при этом под нос бурлацкого «Пуделя» и постукивая пальцами по серебряной отцовской счастливой табакерке. Но вот вошли посетители, и Гиляй мгновенно оживился, расхохотался, словно запорожский казак с картины Репина [60] . Будто бы скинул сорок лет, став прежним перепачканным в саже парнем, вместе с пожарной командой тушившим на Подъяческой улице лучший тогда в Ярославле публичный дом Кузьминишны. Тут же начались разговоры и расспросы о войне, которую Гиляй упорно не понимал и не принимал:

– …Ну, добры молодцы вроде него (рука указывает на меня) там сгодятся, а я? Что я на ней делать буду? Ну, могу по старой памяти красивый налет сделать с разведкой, изрублю десяток немцев – и только. А здесь работа упорная, полезная и много труднее.

– Как у вас здоровье? – спросил Игорь. – Печень все так же шалит?

– Шалит, проклятая. Даже Гиляевка с Сочами и те не помогли.

– Можно вылечить, – решил посоветовать Анатолий Павлович. – Я тут в газете рецепт видел…

– Газеты? – Гиляровский презрительно фыркнул. – Здесь у нас в Москве газет вообще нет. Все изгадилось, измельчало, изворовалось. Вот потому и не бываю ни в одной редакции, а пишу и посылаю. «Пиши правду, как думаешь» – вот мой завет был, есть и будет!.. И хватит уже о газетах. Лучше пусть Миша что-нибудь расскажет о себе – все больше пользы выйдет.

– О чем рассказать Владимир Алексеевич? – спросил я.

– А о чем хочешь. Лишь бы не скучно…

Не скучно? Это можно. И я, быстренько проведя «хроноправку» с перестановкой действующих лиц, начал рассказывать об одном из случаев, произошедшем со мной в самом начале нулевых, когда я, робкий студент-первокурсник, пугался сложного и многообразного мира под названием «студенческое общежитие». Ох, как жаль, что за эти шесть лет заочного обучения и сессий мне не удалось заснять все то, что в нем тогда происходило. Все «Оскары» с «Кинотаврами» и «Тэфи», вместе взятые, были бы моими.

Но это так, лирическое отступление. А вот и сама история.

Картина маслом: зима. Декабрь. Мороз. Двухэтажная старая хрущевка, затерянная среди высоток студгородка. Первый этаж отдан для семей работников университета, а на втором… На втором правит бал наша студенческая братия.

А теперь картина колбасой: комната на четыре койки, оконная рама жалобно скрипит и готова развалиться на куски от силового воздействия студенческих рук. Перекинутая через подоконник бельевая веревка опасно натянута, трещит и вот-вот готова лопнуть. На одном ее конце (том, что опущен на улицу) повисла девушка легкого поведения, а другой усиленно тянут на себя пятеро великовозрастных раздолбаев. За всем этим таинством ошарашенно наблюдает отложивший в сторону конспекты первокурсник, но тут слышен яростный крик: «Миха! Помогай… твою мать!» Подтягивание проститутки переходит в новую фазу: «груз» был успешно доставлен наверх, первокурсник снова засел за конспекты, а остальная компания поспешно удалилась в соседнюю комнату, чтобы устроить там дичайшую оргию…

Рассказываю эту отредактированную историю, а сам поглядываю на Гиляровского. Он внимательно слушает, усмехается и о чем-то думает. Но о чем? Не знаю. Кто такой Мишка Власов в его глазах? Обычная питерская шпана, мало чем отличающаяся от своих московских собратьев-хулиганов с воровской Хитровки? Или же кто-то другой?..

А меж тем я еле сдерживаюсь! Ведь передо мной сам дядя Гиляй, легенда журналистики! Бросить бы к черту болтовню про будни студенческой общаги начала двадцать первого века и поспрашивать, выведать всю правду о жизни, творчестве, тайнах «короля репортеров»! Сколько всего интересного узнал бы я, но…

Увы, не получилось узнать большего. Гиляровский мою историю дослушал, посмеялся, пообещал обязательно написать фельетон, а после засобирался куда-то по делам.

«Облом», – с грустью подумал я, спускаясь на второй этаж в квартиру Рублевских вместе с Анатолием Павловичем и Игорем. Там меня уже ждало предложение сходить на оперу «Дмитрий Донской», послушать Шевелева, Запорожского, Друзянину, Карензина. Извините, но таких певцов я не знаю и в оперу не хочу. Нет настроения…

Отужинал я без особого аппетита и быстро отправился в отведенную мне, как гостю, комнату Сергея. Ну хоть что-то позитивное. Старший брат Игоря оказался не просто летчиком – он буквально бредил небом. Все стены в фотографиях, чертежах и рисунках авиатехники, на столе стопка книг той же тематики. Лежу на кровати, пытаюсь уловить впотьмах очертания висящего под потолком макета дирижабля и тихо напеваю: