Затем уже ближе к началу мая нового 1854 года в Высокоторжественный день Тезоименительства Ея Величества Государыни Императрицы в Адмиралтейском Свято-Николаевском соборе, во всех церквах и кораблях Черноморского флота прошел молебен, по окончании которого стреляла артиллерия. Вечером в театре показали драму «Синопское сражение, или Морской праздник в Севастополе».

Не забыли и про первое в мире военное столкновение пароходов. В Библиотеке давно висит привезенная из Питера картина работы художника Павлова, изображающая бой между «Владимиром» и «вьюном».

Бритты из «Таймс» тоже признали нашу силу, написав: «Синопское поражение дает повод к важным заключениям о превосходстве русского флота и негодности турецкого. Мы, в Англии, привыкли с пренебрежением смотреть на первый и любоваться последним, потому что он руководим английскими офицерами. Но и по сбивчивым показаниям лиц, оставшихся в живых после этой битвы, можно довольно ясно высказать два или три положения.

Часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную погоду, когда ни турки, ни английские пароходы не смели показываться в море… Боевой порядок русских в деле был удивительный, а такого совершенного истребления и в такое короткое время еще никогда не бывало».

Враги нас хвалят. Однако не стоило забывать и о том, что в Лондоне главный либерал Джон Рассел уже верещал в Палате общин: «Надо вырвать клыки у медведя! Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушены, не будет в безопасности Константинополь! Не будет мира в Европе!»

Время. Оно словно ускорилось после Синопа. Оно проносилось передо мной бешеной каруселью из всевозможных событий.

Настала зима. Конец декабря. Пришли вести с Дуная: в сражении при Четати и Фонтына-Банулуй после упорного четырехчасового боя отряда полковника Баумгартена и затем генерал-майора Бельгарда с восемнадцатитысячным турецким корпусом при тридцати орудиях неприятель поспешно отступает к Калафату, оставив нам трофеи – шесть орудий и два значка.

Январь. Пасмурный зимний день. Густой туман стоял над Большим рейдом. С телеграфа, откуда наблюдали за движением судов, едва можно было различить корабли, стоявшие на рейде. Вдруг с Николаевской батареи раздалось три выстрела. Севастополь всполошился. Что такое?! Оказалось, что это прибыл с депешами из Константинополя английский пароход «Ретрибюшен» и нагло, не смущаясь военным временем, пытался проникнуть на рейд с очевидною целью осмотреть его. Наши пушки наглеца отогнали, а власти тут же послали на взморье пароход – он и принял депеши. Англичанин сделал салют, мы ответили тем же, и пароход в то время еще «нейтральной» державы убрался в море.

И весь этот переполох в Рождество. В офицерском клубе – бал. Однако ни одной дамы и девицы нет. Чувствовали они, что скоро станут вдовами и сиротами. Зато их мужей, сыновей и братьев перспектива войны с Англией и Францией не смущала. Особенно рад был предстоящей драке с французами и их «дружками-торгашами» один старый генерал:

«– Вот многие восклицают: «Европа! Европа!», – говорил он, – а я в пору нашего похода заграничного [275] повидал эту Европу изрядно. На ту же Францию вволю насмотрелся. Скажу одно: не встречал я в ней того, чего ожидал. Рассказы, восхищения, мечты – все ложь. Тамошние жители бедны, ленивы и необходительны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у огня без всякого занятия. Скряжничество там доходит до крайней степени; нечистота же отвратительная, как у бедных, так и у богатых. Французы – народ вообще малообразованный. Немногие знают грамоту и то нетвердо, и неправильно пишут даже городские жители. Многие, кроме своего селения, ничего не знают. Им незнакома местность и дороги далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов.

Я недоумевал, я спрашивал: «Где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили?» В ответ меня обнадеживали тем, что скоро будет. Но мы продвигались вперед и везде видели то же самое…

– А бывали ли вы в Англии? – поинтересовался мичман.

– Бывал и там. Довелось видеть сей хитрый остров.

– Что же в нем?

– Про то пусть лучше поведает мой дорогой племянник. Он года два тому назад там побывал. Расскажи, Павел, про Англию.

– А что Англия? – вступил в беседу племянник. – Счастливая и так называемая по скоплению в ней сокровищ и еще более по ее номинальным капиталам, благоденствует только по наружности, в верхних слоях своего населения; нижние же слои и большая часть средних тощи, нечесаны и грязны… Нигде, может быть, нет неправильности в распределении излишеств, достатка и недостатка, как в этом торговом народе…»

Рассказ племянника Павла поглотила зима, но вот и она сменилась весной. Мы официально воюем теперь не только с Турцией. Весть о новых участниках войны каждый принял по-разному.

Одни, вроде солдат, распевали песни. Самая популярная из них начиналась так:

Другие ораторствовали. Отец Афанасий, едва дошла до него весть о вступлении англо-французов в войну, тут же произнес перед личным составом Отряда пламенную речь, начал проводить аналогии:

«– …Но вот наступил незабвенный двенадцатый год. Европа тонет в кровавых войнах и смиренно склоняет выю перед надменным честолюбцем, вскормленным кровавыми смутами Франции. Двадцать народов по воле грозного победителя несут в Россию смерть и ужасы опустошения. Но вот яркая звезда Наполеона меркнет, дух его убит Бородинским боем, и проницательность ему изменяет. Вопрос: что сталось с необъятной вражеской силой? Многим ли удалось ступить на родную землю? И тебе, солнце Парижа, не суждено было освещать русский крест, святотатственный трофей надменного честолюбца. Итак, положенный предел Божьего наказания свершился. Ныне племянник честолюбца снова хочет вторгнуться в пределы наши, не ведая, что и его судьба предрешена…»

Главные новости апреля: англо-французы (19 линейных и 9 пароходо-фрегатов) напали на Одессу и бомбардировали ее из 350 орудий. Четырехорудийная батарея прапорщика Щеголева шесть часов заставила союзников драться и вынудила к отступлению с серьезными повреждениями кораблей. Севший на мель британский пароходо-фрегат «Тайгер» был расстрелян и сожжен, а весь экипаж попал в плен.

На дворе май. На Дунае у крепости Силистрия начались осадные работы. Вот только, как и в «прошлый раз», осаду пришлось снять уже в июне.

А следом за июнем – июль. Война добралась до Белого моря. Там покушение на Соловецкий монастырь двух вооруженных пароходов капитана Омменея. После безуспешного бомбардирования англичане удалились.

На Камчатке у союзников ничего не вышло с Петропавловском. Не добившись хоть каких-то результатов, неприятельская эскадра снялась с якоря и вышла в море, захватив корабль Российско-Американской компании «Ситху» и спалив военный транспорт «Анадырь».

А в Балтике, а в Балтике у англичан беда. Едва Напир и Персеваль-Дешен со своими эскадрами вошли в Финский, как ждала их там дюже злая встреча. Уцелевшие английские и французские моряки с ужасом рассказывали газетчикам, что русские обладают каким-то неведомым оружием невероятной мощи и силы. Сперва объединенную эскадру жестоко обстрелял некий железный корабль неизвестной конструкции, а после шесть лучших судов, включая флагманы, были взорваны и пущены на дно абсолютно непостижимым, непонятным способом «словно из-под воды». После такого радушного приема, оказанного «Морти» и «Щукой», остатки эскадры предпочли убраться восвояси, Бомарзунд был спасен, а англо-французская пресса немедленно разразилась гневными статьями о «безбожных русских, пошедших вопреки законов естества и воли Господа и подчинивших себе темные силы ада, затаенные в бездне морской».