К тому же сплав ржавел… то есть корродировал, конечно, исключительно быстро, и каждую панель приходилось отдельно плакировать чистым алюминием. На вертолетах это в принципе прокатывало, а на автомобиле мягкий алюминий грязью стачивался, и его пришлось прикрывать сначала хромом (напыляя его плазмой), а потом еще и нержавейкой. Сложно, безумно дорого — но зато из винтовки или даже пулемета пробить машинку не выйдет.
И на этом "газике" мы неторопливо перемещались из пункта А в пункт Б. Столь странный, на первый взгляд, способ передвижения был вынужденным: после того, как в Германии появился пушечный "Штурмфогель", перемещаться в поездах в прифронтовой полосе (шириной километров в двести пятьдесят) стало довольно опасно — да и не на чем: германцы со своего "штурмовика", снабженного полуторадюймовой пушкой, выбили практически все паровозы "европейской" колеи, а единственную дорогу с нормальной русской "пасли" так тщательно, что отечественные машинисты по ней тоже ездить отказывались. Поэтому весь воинский груз в Царстве Польском перевозился безрельсовым транспортом, и мой поезд — со специальным вагоном-гаражом — тоже дальше Ковно не заезжал. А на обратном пути вместо Петербурга мой поезд оказался на каком-то разъезде не доезжая до Луги, и на простой вопрос "чего стоим" начальник оного разъезда с видимой грустью сообщил:
— Ждем царского поезда, пока не проедет, все прочие велено задержать.
— И когда Император проедет?
— Так кто ж знает-то? Может сегодня, может в Луге остановится и завтра дальше поедет. А может послезавтра, или передумает и не поедет. И вообще это секрет…
Разъезд — крошечный, но телеграф на любом должен быть и работать, так что мы, отправив в Петербург запрос на подготовку резервного поезда до Арзамаса, отправились на "лимузине". По шоссе ведь и езды-то тут часа на три…
По пустому шоссе тут и за два часа доехать можно: дорога хоть и не лучшая в Империи, но щебень укатан плотно, полотно — ровное. А что узкая — так все равно две телеги легко должны разъехаться. Вот только шоссе это было отнюдь не пустым: война, и во дороге внепрерывную катились разнообразные телеги, а в промежутках между ними шагали колонны солдат. И где-то через час "езды" Николай Николаевич, повернувшись ко мне, поинтересовался:
— Я думаю, Александр Владимирович, что лучше плохо ехать чем хорошо стоять. Если мы сейчас за той деревней свернем на проселок, то — если карта не врет — на шоссе мы снова выйдем уже у Красного Села. Конечно, проселками поедем, но всяко будем ехать, а не стоять. Вы не возражаете?
Карта не наврала, и, хотя по проселку вряд ли мы ехали быстрее двадцати верст, мы именно ехали. И только проехав уже километров восемьдесят я сообразил, что кое-что было забыто в поезде. Не то чтобы именно забыто — просто никто не рассчитывал на столь долгий путь. Поэтому, собственно, захватив "сухой паек" все забыли о питье.
Конечно, это дела поправимо — в любой деревне колодец имеется, да и не только в деревне. После обнаружения "недостачи" прошло едва минут пять, как неподалеку от дороги промелькнул дом, и мы тут же свернули. Правда, дорожка к дому была перегорожена плетнем, но в плетне были все же отодвигаемые "ворота", и уж чем-чем, а водой из колодца человек обязательно поделится — так что это машине преградой не было.
— А ну, куда прешь? — навстречу машине из дома выскочил какой-то мелкий мужичонка, одетый во что-то вроде плащ-палатки, причем капюшон был поднят. Вдобавок этот странный мужик не кричал, а как-то яростно шипел: — Сюда ехать нельзя!
Поскольку к дому вела даже не дорога, а скорее широкая тропа, а мужик бежал посередине этой тропы, пришлось остановиться.
— Почему же нельзя? — склочным голосом поинтересовался доктор. — Нигде не написано, что нельзя, да нам и нужно-то только воды из колодца попить…
— Так воды-то не жалко, идите да берите, только ездить тут на механизьмах нельзя. Так что пешком — пожалте, али на телеге… шуметь не годится. Вы мне животину напугаете, а она вас же и обсерит.
— Какая животина? Как обсерит?
— Да известно как — говном на голову. Вороны — они чуть что, так всей стаей летят и серят.
Тут я обратил внимание, что темная крыша дома покрыта вовсе не рубероидом, как показалось поначалу, а живыми птицами. Воронами.
Водитель, уточнив у хозяина местоположение колодца (совсем в стороне от дома), отправился с флягами за водой, а я не удержался:
— Так ты что же, ворон разводишь? А зачем?
— Ну да, нужно мне, вот и развожу… — продолжать объяснения мужичонка явно не желал. Я вытащил из дорожной сумки захваченные бутерброды и традиционную русскую бутылку:
— А мы тут было перекусить собрались. Перекусить-то тут можно?
— Так это… в дом пройдите. А то вороны, ежели вдруг чё, обратно же обсерить могут… Оне далеко летають, а вино чують за версту, а то и поболее!
Николай Николаевич возражений против посещения избы странного мужика не имел, и мы, захватив взятый в дорогу "сухой паек", переместились в дом. Правда, прежде хозяин принес нам плащи с капюшонами и заставил их надеть — видно, всерьез опасался атак с воздуха. Провианта было много, да и неудобно к столу домовладельца не пригласить. Ну а после пары рюмок мужик все же рассказал о своем нелегком бизнесе на воронах:
— Ворона — она птица умная, знает, откель опасность идет. Да и дружная — на одну нападешь, так вся стая на тебя налетит. А ежели их кормить, да не вредить им — то хоть и с крылами, а улетать не будет, как курица какая. Главное — не обижать ворону-то. Я не обижаю, вот они ко мне в гости-то и летят со всей округи.
— А тебе-то они зачем?
— Ворона — она птица умная, но ежели вина выпьет, то сразу дуреет. И ежели всю стаю враз напоить, то они и не вспомнят, ежели я пяток заберу да увезу. Может, подумают, что те спьяна-то сами улетели куда… А пяток ворон — это уже десять рубликов. Вина, конечно, много им надо, хлебушка опять же, ну да мне недопитое отдают да объедков изрядно возют, так что не в расход это.
— И кто же возит? А главное, зачем кому-то вороны нужны? Я слыхал, что крестьянину от вороны вреда немало.
— Дык тут крестьян верст на семь в округе нет. А ворон сам ампиратор любит!
— Да ну?
— Вот те крест! Охотиться он на ворон любит, а ворона-то птица осторожная, ежели в стае хоть одну стрельнуть, более та стая ни одного человека с ружьем близко не пустит. И через десять лет не пустит, и через сто: умеют они как-то деткам своим все рассказывать. И что ампиратору делать?
— Что?
— Тут от его человек приезжает, егерь значица, он у меня ворон-то и покупат. Ворона-то когда спьянеет, спит после, как вон нынче на крыше у меня. Он спящих-то и увозит, у себя в сарае прячет. А как ампиратору охота, значить, ворон пострелять — он из снова вином поит да поблизости и выпускает. Она пьяная чуток полетит, на дерево сядет и спит опять же — вот ампиратор на нее и охотится. Егерь грит, иной день по пяти ворон стреляет!
— Слышал я, что Николай наш ворон стрелять любит, но вот про пьяных не знал — прокомментировал Николай Николаевич. — Еще я слыхал, что он кошек бродячих стрелять любит и собак…
— Собак ему в сад с Низковиц возят, там в обоих деревнях почитай все мужики собаками промышляют — да беленой, чтоб собак этих к охоте-то накормить. Чтобы, опять же, дурные были. А насчет котов не скажу… слышал, что в Петербурге их ловят, но за котов хорошо если гривну дадут, а чем их кормят — не скажу. А за собаку уже пятерку, но собаку проще чем ворону обиходить, хоть и дороже откармливать. Ну ежели в учет вино не брать…
— Отец, а крестьяне соседские тебе за воронье ничего не сделают?
— А им сюда ходу нету. Тут ведь не обчая землица-то, а поместье. Барин мой, Илларион Иваныч, со всех сторон сторожки поставил, так что вокруг почитай с дюжину сторожей с ружьями меня с воронами от мужиков защищают. Мужики-то знают: ружья то хитрые, тихие, ежели что, никто и не услышит где их зароют…